О жизни Клавдии Новиковой написаны десятки газетных статей, несколько книг, сняты фильмы и даже поставлен спектакль. В Японии эта женщина стала символом любви и самопожертвования. Прожив с мужем 37 лет, она сама уговорила его вернуться на Родину, к родным и супруге, которая ждала своего Ясабуро-сан более полувека.
Ее история потрясла многих людей. А для жителей Японии она стала настоящим символом любви и жертвенности. В последний путь 94-летнюю Клавдию Новикову провожали всего несколько человек: родных почти не осталось, подруги тоже давно отошли в мир иной. А вот в Японии о смерти жительницы поселка Прогресс объявили по центральным телеканалам: «Умерла русская жена Ясабуро-сан».
В этой истории все настоящее, без придумок, художественности и домысла. Такое счастье и такую муку, которая выпала этим людям, придумать нельзя: она даётся свыше и только людям с большой буквы. Клавдия любовь свою и муку свою унесла в стылый суглинок погоста, больше в её квартирке не раздастся звонок из Страны восходящего солнца. Страны, которая дала и отняла её счастье.
Эти судьбы – штрафные роты
Их жизни различны, как мартовское цветение сакуры в чужестранной Японии и не растаявшие до сих пор сугробы снега в полубезработном Прогрессе. Их судьбы похожи, как партия «панасоников» одной модели.
Клавдия Новикова родилась в деревне, в центральной России, в большой семье, где одних детей было шесть человек. Начало её жизни – это миллионный шаблон первых советских пятилеток. Семь классов школы, ранний полудетский труд. Потом в 1940 году она по забытому сегодня, но значимому тогда призыву Валентины Хетагуровой поехала покорять по-песенному: «Далёкий и любимый Дальний Восток…» Хетагуровка Клава приехала строить город юности – Комсомольск-на-Амуре.
– Были одни бараки, а вокруг тайга и перспективы… – грустно улыбаясь, вспоминает она. Вскоре началась война, которая отняла у неё всех близких. В победном сорок пятом осталась одна как перст на белом свете. Клавдия Леонидовна до сих пор не знает, за что и по чьей злой воле ей «пришили» хищение социалистической собственности и десять лет лагерей. Она отсидела семь с половиной – до самой смерти «отца народов».
– Я прошла такой ад, но не сломалась, даже не произнесла там ни одного матерного слова. Хотя лагерь ломал очень многих женщин, страшно вспомнить. Самое главное для меня было сохранить душу, – убеждена баба Клава.
Японец Ясабуро Хачия родился в многодетной семье богатого промышленника. К каждому ребёнку с самого рождения была прикреплена отдельная няня. Семья Хачия вела патриархальный образ жизни. Детей воспитывали в имперско-самурайских традициях. Ясабуро получил неплохое для своего времени образование. Началась Вторая мировая, их отец разорился в одночасье.
В самом конце войны Ясабуро женился на грациозной, как лань, молчаливой Хисако. От надвигающегося голода и разора друзья посоветовали уехать в Корею – там, дескать, жизнь получше. Он с женой уехал туда. Жили трудно, но сносно, успели родить двоих детей-погодков – сына и дочь. В конце войны в Корею, в северную её часть, приходят советские войска, и Ясабуро автоматически получает десять лет лагерей – как японский шпион. Разом арестовали и посадили практически всю мужскую часть японской диаспоры, проживающую в том северокорейском городке. Свой срок он от звонка до звонка отбыл в «политической Мекке» бывшего СССР – Магадане.
Многие, очень многие из его соплеменников не выдержали лагерного быта. Кто-то умирал от болезней и непосильного труда, кто-то сходил с ума, кто-то делал себе харакири – вспарывал живот. Разве можно сухой газетной строкой описать десять лет лагерного ада, где ежедневно судьбы людские крошились, как тонкая ледяная корка. А тут ещё японец. Какое было предубеждение по отношению к немцам да японцам. Но он выжил почти по Симонову: «всем смертям назло…» Выучил русский язык, научился писать и читать.
После освобождения каждую неделю на протяжении трёх (!) лет ходил на пристань, откуда отходили пароходы на родину в надежде увидеть в вывешиваемых списках свою фамилию. Не увидел. Однажды пьяный энкавэдэшник сказал этому худущему, но назойливому японцу:
– Тебя домой не выпустят ни-ког-да. Принимай наше подданство и чеши на все четыре стороны. Через три дня он стал Яковом Ивановичем Хачия и держал в руках паспорт гражданина самой свободной в мире страны.
Любить по-русски
Судьба (а кто ещё?!) свела его с Клавдией в Курской области в конце пятидесятых годов. У обоих за спиной колючая проволока, навеки впившийся метастазами в душу страх. У неё маленький сынок на руках – плод неудавшейся семейной жизни. Он – полузабитый, худущий до прозрачности самурай, плохо говорящий по-русски, с затравленным взглядом, в чужом мире, где всё в иной мере – и вера, и окна, и двери…
– Всю первую ночь нашего знакомства мы проговорили. Вернее, больше говорил Яков Иванович, а я молча плакала и слушала. Кто его мог понять, как не я? – и сегодня, спустя почти полвека после их встречи, вопрошает Клавдия Леонидовна. Как было принято говорить у советских людей, они «сошлись», стали официальными мужем и женой.
– У него была одна заношенная до невозможности пара белья. У меня, кроме маленького сына, тоже ничего не было. Так и началась наша жизнь, – говорит Клавдия Леонидовна.
В 1960 году подруга, врач-хирург, пригласила их жить в посёлок Прогресс. Это было лучше, чем разбитая войной Курская область. В Прогрессе Яков Иванович прослыл первым парикмахером и фотографом. Модницы со всей округи спешили к мастеру-японцу. А сколько поколений прогрессовцев хранит в своих фотоальбомах замечательные карточки работы Якова Ивановича!
Клавдия Леонидовна многие годы проработала в поссовете бухгалтером, а затем, выйдя на пенсию, ещё долго трудилась уборщицей в народном суде. Они жили очень дружно. Она его любила по-русски, значит, жалела. Никогда не садилась за стол без него, первая созревшая малинка срывалась для него. Он никогда не повышал на неё голос и, боже упаси, ни разу не тронул пальцем. Ясабуро-Яков к русской кухне был не привередлив: ел всё, что Клавдия готовила. А рыбу и рис кушал только палочками.
– Бывало, рисинка упадёт на стол, он её аккуратно поднимет и скажет: «Так и мой сынок делал…» Потом отвернётся к окну и долго молчит. Я старалась не бередить ему душу, знала, что тоскует он по первой семье. Там же первая любовь и дети… – говорит баба Клава.
Они друг без друга никуда: всё пополам, и всё вместе. Самая первая зелень в огороде – у них. А какую дачу построил Яков Иванович! На их участок, как на образец японского садово-паркового искусства, ходило смотреть полпосёлка. Захотели с Клавдией увидеть, как кедровый орех растёт, не вопрос – на мотоцикл и в соседний Архаринский район.
Вернулись без одной шишки, но такие счастливые! Держали большое хозяйство: коровы, козы, пчёлы. Оба трудяги, каких поискать. Шли годы, десятилетия. Они вышли на пенсию. Стали называть друг друга нежно: «дед» и «баба».
– Мы уже к смерти потихоньку стали готовиться, два гроба купили. Дед разобрал их, просушил по досточке. Сколотил заново – и на чердак. Поровну до копеечки поделили небольшие сбережения, мало ли что, – смущённо улыбается Клавдия Леонидовна.
Автобиография на японском
На дворе стоял 1996 год, когда давняя знакомая Клавдии Леонидовны принесла ей весть: так, мол, и так, в Находке её родственник с японцами бизнес ведёт, он и рассказал им про деда-японца, в Прогрессе живущего.
Те заинтересовались и сказали: «Если он действительно японец, пусть на японском языке нам что-нибудь напишет». Баба Клава несколько дней ходила, что называется, сама не своя, всё думала – сказать? Тут же за грудиной ледяной жабой разрастался страх. А вдруг опять заберут её дедушку? Слово «заграница» с тех, ещё сталинских времён наводило в её сердце ужас. Это может понять только тот, кто пережил этот ад. Но не выдержало любящее сердце.
– Пришла домой и говорю деду: так, мол, и так, бери бумагу и пиши. Он вначале руками замахал: нет, мол, и всё. Пятьдесят два года прошло, как он родину покинул, целая жизнь прошла. Кого искать? Убедила Клавдия своего деда. Взял он и по-японски написал краткую автобиографию, всю родню перечислил. Улетел тот листок с оказией в Японию. Через неделю звонок: родной брат нашёлся. Через несколько дней ещё звонок: жена и дочь живы.
– Мы всего ожидали, только не этого. Ночами не спали, плакали от радости и тревоги.
Вскоре с японскими тележурналистами приехали в Прогресс дочь и брат Ясабуро Хачия. Что можно написать о встрече родных людей, не видавшихся более полувека и не чаявших встретиться? Это – подарок неба за все страдания, за всю разбитую и изломанную жизнь.
Она всю жизнь его ждала
Позже стало известно, что его первая жена Хисако в Корее чудом выжила и с двумя малолетними детьми на руках, опираясь на весь белый свет, добрела до родной Японии. Сынок вскорости умер. А дочь она вырастила. Никогда не выходила замуж, всю жизнь ждала своего Ясабуро. Она получала небольшую зарплату медсестры, из которой часть откладывала для него, для своего любимого. Узнав обо всём этом, баба Клава сразу сказала:
– Дедушка, ты езжай туда – там твоя родина, там твоё всё… А я как-нибудь проживу.
Он полгода не мог принять решение: где и с кем жить дальше? Опять бессонные ночи, опять разговоры до утра. «Нет, я не могу тебя оставить – ты мне жизнь спасла, ты для меня – всё…», – повторял он ей. «Умоляю, езжай, там тебя полвека ждали, а тебе спасибо за те тридцать семь лет, которые мы пробыли вместе. Ничего, я как-нибудь проживу…», – заклинала его Клавдия. После нечеловеческих усилий они принимают решение, что Яков Иванович должен вернуться на родину. И 27 марта 1997 года она в последний раз обняла его на станции Бурея.
– Я оторвала живьём половину сердца… Тут никто не виноват, судьба такая… – баба Клава замолкает, её синие глаза наполняются предательской влагой. Помолчав, добавляет: – Главное, что ему там лучше, там условия для жизни хорошие, а он болел сильно и тут бы, наверное, не выжил…
Она осталась одна в своей квартире, где нажиты диван, кровать да пара шкафов. Да ещё телефон – наш, советский, перемотанный тёмной изолентой. Телефонными звонками она и живёт все эти годы.
– Дедушка мне звонит каждую субботу. Мы настолько чувствуем друг друга, что по голосу слышим, какое настроение, болеем или ничего…
Япония встречала Клавдию
Известная японская писательница Мурао Ясуко написала книгу, которую назвала «Чудесная любовь Клавдии». Книга стала бестселлером и взбудоражила всю Японию. Префектура Тоттори (пригород Токио), где проживает её Яков Иванович, совместно с тамошними журналистами принимает решение пригласить в гости русскую Клавдию.
В свои «за 80» Клавдия Леонидовна принимает приглашение. Деньги на её поездку собирали всем японским миром. И в ноябре авиарейс Хабаровск – Ниагата уносит её в страну, прошедшую глубокой бороздой через всю её жизнь.
– Меня встречал мой дед. Вы не представляете, сколько радости было, – смеясь и одновременно плача, вспоминает она. – А с его женой мы обнялись, как родня. Обнялись и плакали, и переводчика было не нужно. Какая ревность?! Я бы их всех обняла и обцеловала.
Она перенесла два инфаркта, но живёт только радостью встречи со своим любимым. Клавдию Леонидовну как национальную героиню возили по всей Японии. «Вы не представляете, какие подарки мне дарили. Вот бумажная сова, её сделала 90-летняя женщина. А вот волос мамонта – семейная реликвия одной семьи, и они мне это отдали. Какие сердца у людей!» – восклицает она.
А когда на презентации книги «Чудесная любовь Клавдии» весь зал встал, едва она вышла на сцену, и обрушил на неё шквал аплодисментов и охапки цветов, то тут баба Клава не выдержала. Уткнувшись в свой русский пуховый платок, она разрыдалась.
– Я до сих пор не могу понять, откуда столько внимания ко мне. Что я сделала? Жила да жила. А так поступить, я считаю, должна каждая женщина. А как же?! – недоумевает баба Клава. Очередь за автографами к ней выстроилась на несколько часов: «Я же не артистка, а простая тётка, растерялась, аж руки дрожали…»
Многие японцы плакали и говорили ей приятные слова, которые сводились к одному: «Мы потрясены мужеством и сердцем этой русской женщины». Японская неделя пролетела, как сон. И вот она в аэропорту Ниагата уже за таможенной стойкой.
– Мы с дедом и проститься добром не успели, он все мои сумки подносил. А тут уже и таможня. Помахали друг другу рукой, поплакали…
Теперь в свои 83 года она живёт в ожидании телефонных звонков «от дедушки из Японии». Болеет, но хорохорится. Когда мы приехали к ней домой, табуретка у постели утопала в лекарствах. В маленькой комнатке на столе иконка Божьей Матери и оплывшая свеча возле образа.
– Это – моя церковь, – смущённо улыбается она.
– Ночами часто не спится, молюсь и мысленно пишу деду письма. Как будто он рядом. А утром проснусь и ничего не пишу, зачем? И так всё понятно…
С единственным сыном у неё отношения не сложились по причине сыновнего пьянства. И в свои глубокие годы она снова осталась одна как перст. Да ещё половину сердца отдала на чужбину, по-нашенски великодушно и не задумываясь. Что держит на белом свете эту немолодую женщину? Трудно сказать, но, по-моему, – любовь и осознание того, что ему, любимому, там, в своём далёком краю, хорошо. А Клавдия Леонидовна живёт новой встречей.
– Дедушка говорил: если получится, он приедет хотя бы на несколько денёчков, – прощаясь, сказала она. Наверняка Ясабуро-сан не сможет не приехать. Ведь его так ждут и так любят!
Его ждали, любили и помнили до последнего вздоха…
Когда в Японии стало известно о смерти Клавдии Новиковой, в Прогресс пришло несколько писем, в том числе от самого Ясабуро.
Он обращался к ней как к живой: «Клавдия! Я узнал о том, что тебя не стало, и скорбь одолевает меня. Я пытался дозвониться до тебя 30 августа, в день моего 96-летия, но у меня ничего не получилось. Все сорок лет, что я прожил с тобой в России, ты всегда была рядом со мной, всегда поддерживала меня. Спасибо тебе за все… Я смог вернуться в Японию только благодаря твоим усилиям, и я безмерно признателен тебе за это. Вспоминаю, как мы даже изготовили гробы для двоих у тебя на родине. Если бы это было в моих силах, я бы хотел примчаться к тебе и прижать тебя к сердцу крепко-крепко… Но я бессилен… Спи спокойно, дорогая Клавдия. Твой Ясабуро».
