Содержание
Известный писатель и член Французской академии Андре Моруа на исходе своей жизни чётко и ясно изложил свою позицию относительно всего сущего. В итоге получилось небольшое, но очень ёмкое эссе «Во что я верю» – одно из последних эссе писателя. Публикуем небольшой отрывок из этого тонкого и честного текста, в котором сформулировано кредо одного из самых ярких европейских интеллектуалов середины XX века.
…Еще в начале нашего столетия самые знающие люди имели, казалось бы, все основания думать, что наступает новый Золотой Век и остается только ликвидировать неравенство и несправедливость. Они полагали, что не за горами тот день, когда основной задачей станет не производство, а распределение. На деле Золотой Век оказался Веком Огня и Позора. Несмотря на свои знания и могущество, современные люди несчастны, как никогда.
«Как злато чистое свинцом презренным стало?» В то время как терапия и хирургия боролись за жизнь человека и облегчали его муки, война, сделавшаяся жестокой, как никогда, несла народам немыслимые страдания. Свою власть над природой человек использовал не для созидания, а для разрушения. Политика и экономика не поспевали за развитием физики и биологии. Новые изобретения попали в руки людей, которые не смогли совладать с ними и поставить их себе на службу.
Напуганные, несчастные, эти люди уподобились своим далеким предкам и, приписав своим страхам и надеждам сверхъестественную силу, населили равнодушный мир богами и чудовищами… Неужели нам не на что надеяться, неужели несчастный род человеческий уничтожит себя вместе с планетой, служащей ему пристанищем?
Я верю, что катастрофы можно избежать. Повторяю еще раз: мир равнодушен, мир нейтрален. Никакой мстительный рок не прячется за черными тучами, грозя нам гибелью. Спасение человечества в руках самого человечества. В истории нередко бывали случаи, когда отчаявшимся людям казалось, что все потеряно. После нашествия варваров и падения Римской империи не один пессимист, глядя на руины галльских или бретонских городов и бедствия народа, должно быть, говорил себе: «Теперь роду человеческому никогда уже не жить в радости и довольстве». И тем не менее в чаще лесов выросли монастыри; монахи стали обрабатывать девственную землю и пестовать девственные умы; великие люди предприняли попытку возродить великие государства. Им это удалось. Наша задача легче — нам предстоит уберечь от гибели еще живую и во многих отношениях процветающую цивилизацию. Мы не уверены в успехе, поскольку порыв безумия может охватить те группы людей, на которые мы не имеем влияния, и они взорвут земной шар. Но все-таки мы можем — пусть косвенно — повлиять и на них. Твердость наших убеждений, быстрота наших решений обезоружат тех, кто угрожает будущему человечества.
Я верю, что новейшие открытия положат конец замкнутой жизни отдельных народов. Современные средства коммуникации позволяют управлять территориями, гораздо более обширными, чем прежние государства. Современная военная техника слишком мощна, чтобы стоило идти на риск и нападать друг на друга.
Цивилизации подобны «заколдованным замкам». Они существуют лишь до тех пор, пока мы в них верим. Международные организации станут мощной силой, если их признают граждане всех стран мира. Я считаю, что в наши дни долг всех писателей, ученых и государственных деятелей — убеждать людей в необходимости создания таких организаций. Быть или не быть земному шару — вот перед каким выбором мы стоим. Либо мы подадим друг другу руки, либо истребим друг друга в атомной войне.
Что же касается внутренней политики, то я верю в защиту демократических свобод и прав человека. Я верю в них по двум причинам. Во-первых, я считаю, что без свободы не может идти речь ни о человеческом достоинстве, ни о счастье членов общества. Жить под надзором полиции, вздрагивать при каждом шорохе, страшась ареста, ссылки или смерти, бояться произнести лишнее слово, постоянно скрывать свои мысли — это не жизнь. Во-вторых, я считаю, что свобода — залог силы государства. Тоталитарные государства — колоссы на глиняных ногах; они выглядят могущественными лишь благодаря своей пропаганде, способности подавлять в зародыше любой конфликт, быстроте и секретности политических акций. Тоталитарный режим вводит в заблуждение только романтиков да слабых духом, принимающих тирана за избавителя. Но после долгой борьбы свобода торжествует: так случилось и в 1918, и в 1945 годах.
В свободной стране решения властей постоянно подвергаются критике. Эта критика сурова, подчас даже несправедлива, но она полезна. Она помогает исправлять ошибки. Тиран же никогда не исправляет своих ошибок, поскольку слышит лишь голоса льстецов. Что же до средств охраны свободы, то тут я не могу предложить ничего нового. Состояние ужаса и тревоги, в котором живут сегодня множество человеческих существ во множестве стран, властно напоминает нам о безотлагательной необходимости вернуть народам законность, служащую основой счастья. Конечно, всякое общество нуждается в полиции, охраняющей порядок, а полиции не пристало нежничать. Но человек может чувствовать себя в безопасности лишь под покровительством определенных законов. Я верю в то, что эти законы нужно уважать, и именно то общество, которое сохранит им верность, окажется наиболее долговечным.
Первый из этих законов — разделение власти. Исполнительная власть не имеет никакого права оказывать давление на власть законодательную. Члены суда должны назначаться пожизненно — иначе честолюбие не даст им покоя. Небольшое количество высокоплачиваемых и равных между собой судей — такова английская система. Опыт показал, что она оправдывает себя. Второй закон — наличие суда присяжных. Пусть даже присяжные руководствуются порой политическими или местническими пристрастиями — если они избраны из всех слоев населения, у подсудимого гораздо больше шансов быть судимым по справедливости. Ни в коем случае нельзя ни самовольно заменять одних присяжных другими, ни проводить заседания без наличия кворума. Третий закон: пока вина подозреваемого не доказана, он должен считаться невиновным. Арестовать его можно лишь в том случае, если, находясь на свободе, он угрожает общественной безопасности. Арестованный должен незамедлительно предстать перед судом, который, если преступление не будет доказано, возвратит ему свободу.
Я перечислил юридические гарантии свободы. Гарантией этих гарантий является свобода политическая. Я называю свободным или демократическим такое государство, где меньшинство признает власть большинства, честно завоеванную в ходе выборов, поскольку знает, что, придя к власти, большинство будет уважать интересы всех граждан, независимо от их убеждений.
«Есть только два способа править, — говорил Киплинг, — рубить людям головы или считать их по головам». Государство, где рубят головы, идет по пути насилия. Кучка единомышленников может, опираясь на вооруженные банды или не знающую жалости полицию, внушить такой страх своим политическим противникам, что они тут же сойдут со сцены. Вокруг одного диктатора собирается компания убийц, по недоразумению называемая партией, хотя гораздо больше она похожа на стаю волков. И древняя, и новая история свидетельствуют, что этот способ правления жесток, слаб, недолговечен. Забыв о справедливости, единовластный правитель сеет вокруг себя разрушения и проливает реки крови. Всемогущество развращает его, пусть даже он по природе честен. Будь он сам хоть святым — его преемник непременно окажется чудовищем. Система эта была опробована сотни раз, и всякий раз дело кончалось провалом. Цезарь и Наполеон были людьми редкого ума и великодушия. Тем не менее Цезаря убили, а Наполеон, прославившийся столькими победами, привел Францию к поражению. Интуиция всех лучше мудрости самого гениального одиночки. Существование оппозиции — главная гарантия демократических свобод. Таково мое политическое кредо.
Что же до частной жизни, то я верю, что смелость, честность, верность, милосердие не утратили своей ценности и привлекательности и в наши дни.
«Верность для мужчины — как клетка для тигра. Она противна его природе», — утверждал Бернард Шоу. Согласен, но добродетели не заложены в нас от природы. Все они — плоды человеческой воли, результаты самосовершенствования. Почему, даже оставшись один, без помощи и поддержки богов, человек не утрачивает нравственного чувства и не дает воли своим животным инстинктам? Потому что он знает, что в равнодушной вселенной выживает только тот, кто доверяет людям, кто связан с ними прочными узами любви, дружбы, брака, патриотизма. Внешнему миру неведома нравственность, но ничто мешает человеку создать свой мир и жить в согласии с самим собой и с людьми, которых он уважает, по законам, которые даруют душевный покой и чувство собственного достоинства.
Нелегко воспитать в себе чувство долга, способность взять на себя обязательство и выполнить его. И душа, и тело наши запятнаны первородным грехом; их вечно мучат неправедные желания жадность, ненависть. Я вижу два способа противостоять искушениям. Во-первых, хранить верность своим убеждениям, чего бы это ни стоило. Мелких предательств не бывает. Спокойно слушать, как поносят вашего друга, — уже предательство. «В таком случае, — возразят мне, — все мы предатели». Нет, потому что дружба — вещь редкая и драгоценная и не надо путать ее с обычными знакомствами, заводимыми ради выгоды или развлечения. Истинная дружба бескорыстна и возвышенна.
Лучше раз и навсегда избрать политическую позицию и хранить верность своей партии, какие бы ошибки ни совершали ее члены, чем каждый день менять свои взгляды в зависимости от изменений политической обстановки. Тот, кто хочет отречься от своих убеждений, всегда найдет для этого основания. Ален недаром называл ум публичной девкой.
Ален говорил еще и о том, что «нужно класть низшее в основание высшего». Поэтому второй способ остаться верным долгу — брать обязательства, исходя не из абстрактных рассуждений, а сообразуясь со своей натурой и темпераментом. Чтобы плоть наша не мешала нам выполнять наши обязанности, возьмем ее в союзницы. Эффективность этого метода видна на примере брака. Люди основали первую ячейку общества — супружескую пару — на инстинкте, на плотском влечении. Я долгое время считал, что супружеская верность противна человеческой природе. В браке желание притупляется; люди меняются; их притягивает новизна. Я был не прав: верность противна не человеческой природе вообще, а лишь животному началу, живущему в человеке. Тот, кто способен побороть власть инстинкта, сохранить верность взятому на себя обязательству, обратить любовь в дружбу, обретает в союзе душ, сердец и тел счастье, которое с лихвой вознаграждает его за принесенную жертву.
Все сказанное о браке относится и к другим узам, связующим людей. Никто не выбирает друга по каким-либо абстрактным соображениям. «Ибо он — это он, а я — это я». Дружба, подобно любви зиждется на родстве душ. Чтобы распознать это родство, как правило, необходимо познакомиться с человеком довольно близко. Сближает сама жизнь. В лицее, полку, лагере военнопленных, профсоюзе, политической партии — повсюду, где люди тесно общаются, живут общими интересами, поверяют друг другу свои тайны, они находят друзей. Переселившись в Париж, человек не должен забывать свою деревню, свою провинцию. Связь с родной почвой придает силы. Любовь к «малой родине» не заглушает любви к родине «большой». Совсем наоборот. Любовь к «большой родине» складывается из привязанности к родине «малой»…
Человеческое стремление наперекор слепой стихии построить свой собственный надежный и прочный мир прекрасно. Иногда человеку это удается, пусть ненадолго, чаще же он терпит поражение. Далеко не каждому выпадает счастье полюбить всем сердцем, обрести преданного друга. Те, кому это не дано, находят прибежище в занятиях искусством. Искусство — это попытка создать рядом с реальным миром другой, более человечный мир. Человек знает два типа трагического. Он страдает от того, что окружающий мир равнодушен к нему, и от своего бессилия изменить этот мир. Ему тягостно чувствовать приближение бури или войны и знать, что не в его власти предотвратить зло. Человек страдает от рока, живущего в его душе. Его гнетет тщетная борьба с желаниями или отчаянием, невозможность понять самого себя. Искусство — бальзам для его душевных ран. Подчас и реальный мир уподобляется произведению искусства. Нам часто внятны без слов и закат солнца, и революционное шествие. В том и другом есть своя красота. Художник же упорядочивает и подчиняет себе природу. Он преображает ее и делает такой, какой создал бы ее человек, «будь он богом». Расин облекает самые мучительные страсти в строгие, чистые формы своего стиха. Боссюэ убаюкивает саму смерть мерным покачиванием своих долгих периодов. Придя в театр, зритель попадает в новый мир, сотворенный для него автором пьесы, оформителем, актерами. Он знает, что увидит здесь свои собственные драмы, но они будут облагорожены. Ars est homo additus naturae ⓘ Искусство это человек плюс природа (лат.)
Искусству нужен человек; этот человек — художник. Похожий на нас с вами, он пытается создать для нас упорядоченный, внятный нам мир. Но искусству нужны также природа, разгул стихий и страстей, неумолимый ход времени; созерцание одного только абстрактного порядка не разбудит в нас никаких чувств. Мы желаем видеть в произведении искусства природу, преображенную духом человеческим. Там, где нет природы, художнику нечего преображать.
Без страстей нет искусства. Это относится и к художнику, и к зрителю. Бетховен не написал бы своих симфоний, не будь его жизнь полна страданий: тот, кто прожил безоблачную жизнь, не поймет симфоний Бетховена. Мы понимаем поэтов и музыкантов постольку, поскольку они близки нам по духу. Валери, не испытавший безысходной тоски Паскаля, не понимал и величия его творений*, а мы, разделяющие горестное смирение Валери, с наслаждением узнаем в «Морском кладбище» наши собственные чувства, облеченные в совершенную форму. Я верю в то, что человек не может жить без поэзии. Людей тянет к разным формам искусства, потому что их одолевают разные страсти и тревоги, но всем им необходимо, чтобы художник творил мир, внятный человеку.
Я верю в то, что прекрасные полотна, прекрасные драмы, прекрасные романы так же необходимы человечеству, как мудрые законы или религиозные обряды. Я верю в то, что художник, созидая свой мир, спасает и себя, и других.
Наконец, я не верю в то, что мы будем вознаграждены за добродетели и наказаны за пороки на том свете; довольно часто, хотя и не всегда, мы получаем воздаяние на этом свете. Не знав, есть ли у нас бессмертная душа. По-моему, маловероятно, чтобы мысль человека продолжала существовать после исчезновения органов его чувств, ведь мысли — следствие ощущений. Впрочем, механизмы памяти изучены еще далеко не достаточно, так что, быть может, вечный сон существует.
Что бы то ни было, я не боюсь смерти. Тех, кто ждет ее со страхом, преследует мысль о мире, где они будут одновременно и присутствовать, и отсутствовать. Они представляют себе свою жену, своих детей, свой дом после своей смерти и отводят себе роль зрителя, взирающего со стороны на страдания близких. Но смерть нельзя вообразить, поскольку она — отсутствие образов. О ней нельзя думать, ибо с нею исчезают все мысли. Поэтому нужно жить так, как если бы мы были бессмертны. Что — не для всего рода человеческого, но для каждого человека в отдельности — глубоко верно.
